«Ныне и присно» - Страница 92

Егор заржал так, что кони обзавидовались бы услышав. Настала очередь поперхнуться гостю.

— Эй, ты хто? — испуганно спросил егоров приятель. — Я стражу позову!

— И думать не моги! — тут же посерьезнел Егор. — Лучше Федьку Букина отыщи. Скажешь, Шабанов нашелси, в «холодной» сидит. Да прямо щас беги, не рассусоливай!

— Ага! Понял я! — зачастили наверху. — Ты не сумлевайся, Егорушка! Я мигом!

Отдушина захлопнулась, Сергей уловил быстро затихающий топоток.

— Разыщет? — тая ожившую надежду спросил Шабанов.

— Куды денется, — беспечно отозвался сокамерник. — Знает, стервец, от Егора Харламова и в Каяни не спрячешься!.. Ты на-ка лучше, гостинца отведай.

В руки Сергея ткнулись ломоть хлеба и кус еще теплой одуряюще пахнущей жареной трески. Снова чпокнула пробка. Егор от души приложился к посудине и лишь затем великодушно предложил:

— Оскоромишься, аль как? А то у меня и клюквенный сок есть.

По голосу чувствовалось, что Егор предпочел бы оставить выпивку для себя любимого, да совесть не велит. Сергей надменно вскинул голову… хотя и знал, что гордый жест пропадет втуне.

— Почему не выпить? — нахально заявил он. — Чай, кат завтрева не поднесет!

К чести Харламова, баклагу он передал недрогнувшей рукой. Сергей задержал дыхание, глотнул…

— У-у-х-х… — сумел выдавить он, утирая ручьем хлынувшие слезы.

— Хорошо Варька зелье делает, — согласился Егор. — Куды там царскому!

— Соку дай! — просипел Шабанов. В желудке зажглось сбежавшее с небосвода Солнце.

Егор с готовностью выволок из-под нар глиняный жбанчик. — Сам воевода принес! — похвастался он. — Отец родной!

«Видал я этого папашку, — подумал Сергей, заливая огонь невыносимой мощи кислятиной. — Конан в подметки не годится!»

Пламя слегка приугасло, зелье притупило преследовавшую от самой Весалы боль, по телу разлилась приятная истома…

— Егор! — отгоняя сонную одурь позвал Шабанов. — Ты с Букиным говорил… он сказал, кто еще спасся? Нас ведь шестеро… у Кафти в полоне…

Харламов помолчал, долгий печальный вздох всколыхнул застоявшийся воздух темницы… Шабанов ждал.

— Двое вернулись… Федька, да Серафим Заборщиков… Афоня Матрехин выплыть не смог, а братья Протасовы… постреляла их немчура… думали, что тебя тоже…

От истомы и следа не осталось. Царящий в темнице холод проник в тело, добрался до костей… заморозил душу.

— Скажи кату чтоб до сроку не будил, — угрюмо буркнул Сергей, проваливаясь в каменное, без сновидений, забытье…

Рука на плече. Тормошит. Не грубо — по-отечески. Сергей недовольно сопит, поглубже зарывается в рваную малицу…

— Проснись, отрок! Ибо пришло время каяться! — звучно восклицает хорошо поставленный баритон. — Тяжко грешникам, ибо путь их ведет в геенну, где плач и скрежет зубов! Проснись и покайся!

«Это что?» Мысли спросонок неповоротливые, как стельные коровы. «У Егора крыша съехала? Белочка пришла?»

Сергей повернулся к сбрендившему вояке, чтобы в крайне энергичных выражениях напомнить о желании выспаться… пламя полудюжины факелов режет отвыкшие от света глаза. Шабанов страдальчески морщится, рука непроизвольно вскидывается к лицу… чтобы мгновенно оказаться прижатой к доскам. Стиснувшую запястье Сергея ладонь покрывают ороговевшие мозоли.

— Не машись, када с тобой батюшка разговариват! — сердито буркнул утробный бас Осипа.

«Батюшка? Какой еще батюшка? Тимшин отец с промысла… А-а! Попа нелегкая принесла. Впрочем, оно и к лучшему».

Сергей прищурившись глянул на стоящего рядом батюшку — традиционно бородатый, невысокий и дородный. Из тех, кого легче перепрыгнуть чем обойти. Поверх черной рясы висит серебряный крест, Из-под надвинутой по самые брови скуфейки блестят горошины глазок, шишковатый в багровых прожилках нос свидетельствует, что батюшка человеческих радостей отнюдь не чурается…

— Покаяться? Отчего ж нет? — покладисто согласился Шабанов. — Грешки за мной водятся, а как же! Известно ведь, не согрешишь — не покаешься, не покаешься — прощен не будешь.

— Я жду, сыне! — напомнил поп. — Кайся! И душу облегчишь… и кату работы убавишь.

«Экая забота о палаче! Не поп, а профсоюзный босс. В чем каяться-то? Рассказать как по порносайтам лазил?»

— Многогрешен я, батюшка, — честно признался Сергей. Однако ж, нынче о другом беспокоюсь: Пекка Весайнен на Печенгский монастырь идет, а оттуда в Колу намеревается!

— Коснеет во лжи сей отрок! — со печальным вздохом возвестил поп. — В писании же сказано: «Всяко древо, еже не творит плода добраго, посекаемо бывает и в огнь вметаемо!»

Принявший сказанное за руководство к действию кат сгреб узника, поволок в пыточную.

— Не подсыл он, отче! — подал голос Харламов. — Видит Бог, не подсыл!

Поп грозно шагнул к Егорию, толстый в сосисочных перетяжках указательный палец обвиняюще ткнул в стрельца.

— Молчи, греховодник! Диавола тешишь питием да бесчинствами! Господь же рек: «Аще десница твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя!»

— Как скажешь, батюшка! — ухмыльнулся ничуть не смущенный Харламов. — Тока от немчуры будешь сам отмахиваться!

Возмущенный до глубины души поп зашипел рассерженным котом, руки взметнулись к закопченному потолку, призывая на голову нечестивца громы небесные, просторные рукава захлопали вороньими крыльями…

Егорий хмыкнул и громко пустил ветры.

— Тьфу, отвратник! — поп отшатнулся, мясистые пальцы торопливо зажали нос.

Взметнулся подол рясы, и батюшка вымелся из «холодной». Грюкнула, тряхнув бревенчатые стены, дверь.