— Пекку догоняем… — проворчал Федор. — Знать бы еще, куда он спешит…
— Авось, кто ему избу спалил! — проворчал Сергей.
Яхт подошел к иоле Весайнена так близко, что Сергей едва не зацепил весло каянского гребца.
— Huath skedde, Juho? — сложив ладони рупором, гаркнул швед. — Iak hafuer drivith thrällar half dö! /Что случилось, Юхо? Я загнал рабов до полусмерти! (древнешведск.)/
— Forbannadha ryzar! Fiskarmenn sigher at man sagh them i Vesala! — в ответном рыке слышалась лютая злоба. /Проклятые русские! Рыбаки говорят, их видели в Весала! (древнешведск.)/
— Gudh göme os! Thu hafuer sa rätter, vi maghom skynda os! /Избави Бог! Ты прав, надо спешить! (древнешведск.)/
Кафти рывком повернулся к поморам. В руках, вместо кнута, возник меч.
— Рапотать, сопаки, голофа рупить путу! Пыстро!
Изматывающая гонка продолжалась до сумерек. Еды не давали больше суток. Шабанов собирал языком оседаюшую на губах водяную пыль. Мир сузился до неподъемного весла в руках и спины загребного, единственный звук — грохот крови в ушах, единственное желание — глоток воды… Он уже не знал, гребет, или просто держится за рукоять, чтобы не сползти на дно яхта…
— Суши весла! — громко, чтобы достучаться до шагнувших за предел возможного поморов, рявкнул Заборщиков.
«Сушить? — нервическая усмешка растрескала спекшиеся губы. — Здесь есть вода? Тогда почему не дают пить?»
Грудь зачем-то легла на валек, прижала к борту. Высоко задранная лопасть мокро блеснула в дрожащем пламени факела.
«Значит вода все-таки есть…»
Привальный брус чиркнул по крашеному черным пирсу. В яхт брызнуло сажей, мелким угольем… Уголье? Сергей машинально вытянул руку, тронул шершавое бревно… Еще теплое.
— Неспокойно в Каяни, причал горелый… кому-то свеи сильно поперек горла встали! — злорадно отметил Букин.
Кафти вымахнул из яхта.
— Ситеть на месте, сопаки! — рыкнул он перед тем, как сорваться с места. Туда, где причалила иола Весайнена.
Сергей смотрит вслед — мощный торс Кафти обтянут ненадеванной от самой Кеми кольчугой, сальные космы придавил стянутый серебряными кольцами шлем. Сапоги тяжело бухают по обугленым плахам, выбивают облачка сажи…
За борт нырнуло ведро, окатило брызгами.
— Хоть напьемся, — ворчит Серафим. — А в остроге и накормить могут. Соскучился я по еде.
Сергей вяло улыбается немудрящей шутке — на большее не хватает сил.
Редкая цепочка факелов вдоль края причала тщится разогнать мрак… Там, за пределами блеклых световых кругов, высятся угрюмые каменные стены Каяниборга. Невидимые, но оттого не менее реальные. Это здесь, на Овлуй-реке устроил разбойничье гнездо обласканный шведами Пекка Весайнен, это сюда шведский король Юхан III послал указ — жечь и опустошать русский север, пока воспоминания о поморах не изгладятся из памяти людской…
— Чтой-то они мешкают, — заметил востроглазый Букин. Уж вся дружина собралась, а Пекка у иолы топчется.
— Дурак ты, Федька, — устало отзывается Заборщиков. Не зайда какой прибыл — сам Весайнен. Встречающих прислать должны. Иначе ему зазорно.
Словно в подтверждение сказанного визжат воротные петли, россыпь возникших в проеме факелов высвечивает скопившуюся за воротами толпу… именно толпу, несмотря на тусклые блики копейных наконечников.
Наконец толпа раздается, из ворот выдвигается депутация — трое оружных конвоируют замухрыстого мужичонку.
Сгорбленный, в лохмотьях и рваных, явно с чужой ноги, башмаках, мужичонка беспокойно мнет старенькую шапку, затравленно зыркает на сопровождающих. Запах навоза растекается по причалу. Нетрудно понять — от немедленного исчезновения мужичонку удерживает лишь упертый в поясницу меч.
Обладатель меча дородностью превосходит прочих вояк… вместе взятых. Сипящую отдышку слышно по всему побережью. Щуплые соратники щеголяют в ржавых с многочисленными прорехами кольчугах. Руки вояк судорожно сжимают оставшиеся еще от дедов—прадедов протазаны…
— Эко воинство! — удивленно бормочет Заборщиков, когда четверка проходит мимо. — С чего бы такую рвань выпустили?
Весайнен, похоже, удивлен не меньше. До поморов доносится разъяренный рев. Сереге даже переводчик не нужен, чтобы понять смысл:
— Что надо этим ублюдкам? Где комендант порта?
Мужичонка что-то жалобно лопочет, удается разобрать часто повторяемое: «Vesala».
— Пекка из Весалы родом, — снова подает голос вездесущий Букин, и мечтательно добаляет, — Не случилось ли у нашего ушкуйника чего? Корову там любимую медведь задрал… Иначе зачем бонда на правеж притащили?
Протяжный, полный яростной боли рев несется над рекой, зловещим эхом отражается от стен крепости, оставшиеся с поморами финны испуганно бледнеет…
— Onpas walhe, tompo! Walhe!!! /Ты врешь, скотина! Врешь!!! (финск.)/
Над Весайненом взблескивает стальная молния, обрывается в груди пропахшего навозом бонда. Стражники, бросая оружие, ныряют в темноту, жирный тупо озирается, пытается что-то сказать… острие меча входит меж зубов, прерывая никому не нужные оправдания.
— Если и задрал, так не одну, а все стадо, — рассудительно предположил Заборщиков. — Ничо, щас выясним: вон Кавпей несется… кабан-кабаном! Аж пена с клыков брызжет…
— Вылесай, скоты! Нет вам больше жить!
В налившихся кровью глазах шведа отражается пламя факелов, рука сжимает занесенный для удара меч.
«Что злоба-то с Кафти делает! — машинально отметил Сергей. — И акцент почти пропал!» Чуть позже до него доходит смысл сказанного, по телу прокатывается морозная волна.