«Ныне и присно» - Страница 28

Леушин его видит? С ним разговаривает? Или не с ним? «Венька! Это Я! Я!!!» — заорал в ответ Шабанов… Видение вздрогнуло и растаяло. Вместе с ним ушла темнота.

Возвращение в избитое тело полоснуло по нервам высоковольтным разрядом. Сергей застонал, скорчился, забыв о гребле. Весла сцепились лопастями, яхт рыскнул и остановился.

— Не хочешь рапотать? — издевательски поинтересовался тут же возникший рядом хозяин. Щелкнул, рассекая спину, сыромятный кнут. — Кто не рапотает, тот не живет!

«Прости! — жалобно крикнул Тимша. — Я не хотел!»

— Разобрали весла! — прохрипел сидевший загребным Серафим Заборщиков. — И-и р-раз! И-и р-раз!

Тимофей маячил на периферии сознания — о чем—то спрашивал, что—то виновато бормотал… все тише и тише… Тише?!

«Стой! — яростно взревел Сергей. — Куда?! Верни мое тело, гад!»

«Я же не нарочно!» — с надрывом выкрикнул Тимша.

Боль, усталость, разочарование…

«Каврай!» — припомнилось некогда пережитое — шаман Сыйт, поход к сейдам… «Как там божок лопарский спрашивал? Где твой мир? Ну, точно! Его работа. А предок ни при чем… ну, почти ни при чем…»

Злость ушла, но боль осталась.

«Не нарочно он… кому другому скажи! А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…»

Тимша всхлипнул — далеко, на пределе слышимости — и окончательно исчез.

— И-и р-раз! И-и р-раз! — продолжал отсчитывать Заборщиков — для обрусевших лопарей Федора Букина и Афони Матрехина из Порьей губы, для Глеба и Семена Протасовых из Умбы… для потерявшегося во времени Сереги.

* * *

Запах гари стелется над водой, пропитывает лохмотья одежды. Горький, настоянный на крови и слезах — горит Кемь.

Хозяин шняки, сидит рядом с румпелем. Точильный камень размеренно скрежещет по зазубренному о стрелецкие бердыши клинку. В густой бороде шведа запеклись ржавые сгустки русской крови…

«Специально не смывает, гад, чтоб рабы видели!» — Сергей презрительно кривит губу.

Мысли в голове усталые, ржавые… как взрыватель у оставшейся с давней войны морской мины — чуть коснись, и взлетишь прямо к богу в рай.

«Которые сутки на веслах. Не человек уже — бездушная и бездумная деталь… вроде шатуна. Шатун не страдает, не боится — он железный… вжик—вжик, вжик—вжик… Вжикнуть бы шведу по башке! Чтоб мозги по всей лоханке!»

Сейчас весла лежат вдоль борта — яхт бросил якорь на рейде Кеми. Швед ждет команды на отход. Довольный, как насосавшийся крови упырь — мечом досыта намахался, добыча едва через борт не валится. Не первый раз швед в набег идет, знает, где искать. Потому он уже на яхте, а другие еще по Кеми шастают.

Половина судов разбойничьей флотилии по—прежнему стоит у берега, на борту по паре—тройке охранников — злые, не награбились досыта.

Стрельба давно стихла — малый, человек тридцать, стрелецкий гарнизон вырублен подчистую. Живых наверняка не осталось — стрельцы сдаваться не приучены…

Из дыма пожарищ то и дело выныривают груженые добычей вояки. Вернутся последние, Весайнен скомандует, и флотилия двинет обратно в Каянь — перегруженная, за версту смердящая горелым мясом, потом и кровью… Запахами войны. а немчура каянская будет хвастать добычей и победой над «русским медведем».

С ближней иолы шведу что-то крикнули, мелькнуло имя Кафти. Хозяин яхта отозвался, взмахнул мечом, постучал кулаком в грудь. Выхваляется, паскуда!

Лопочут по-своему, ржут, скаля щербатые пасти… Знать бы, о чем лопочут — глядишь, что полезное услышал…

— Дядька Серафим! — позвал шепотом Сергей. — Что с нами делать будут, когда в Каянь придем?

Заборщиков лениво покосился — ровно на пустое место — брезгливо сплюнул.

«За тимшину оплошку виноватит. Что в Кеми тоже дозорные спали? Кто мог, тот ушел! Небось, и в Порьей губе так, и в Умбе!»

У берега появился небольшой отряд — вели раненых. Посеченных несли на спинах. Рожи у несущих каменные — не живых — мертвяков тащат! Недаром стрельцы трудились! И не они одни — наверняка стар и млад за вилы взялся!

За первыми трупоносами появились еще. И еще…

«Отбивается Кемь! Отбивается!»

Швед, уловив злую радость в серегиных глазах, зарычал. Точильный камень упал под ноги, клинок вознесся — неторопливо, ожидая бессмысленной и жалкой мольбы о пощаде.

Плевать. Вцепиться в глотку, да за борт! Даже если рубануть успеет, вместе ракам достанемся — кольчуга у шведа тяжелая, не наплаваешься!

— Никшни, сопляк! — рявкнул через плечо Серафим. — Не твоего ума дело — в драку соваться!

Грозно рявкнул — Сергей аж голову в плечи втянул… и это спасло ему жизнь — бритвенно отточенное лезвие чиркнуло по макушке, на дно яхта упала срезанная прядь.

— Х-ха! — коротко ржанул Кафти. Меч с надменным стуком вернулся в ножны, грязный с обкусанным ногтем палец ткнул в пробритую на серегиной макушке плешь. — Теперь ты есть monker! Как это?.. монах! Нельзя убифать monker — польшой грех есть! Приттем Oulu — монастырь оттам!

«Бабушку свою отдай!» — хотел огрызнуться Сергей, но таки промолчал — прав Заборщиков, зачем умирать без толку?

«Нет, но Серафим-то! Всю дорогу зверем смотрел, а нынче жизнь спас. Надо бы спасибо сказать…» Шабанов покосился на Заборщикова — помор смотрел в другую сторону. Обтянутая выгоревшей рубахой спина выражала полнейшее безразличие к шабановской судьбе. Сергей тихонько вздохнул.

Позже, на пути в Каянь, Сергей часто жалел, что не бросился под клинок, когда хватало духу — не пришлось бы, надрывая жилы, гнать яхт против течения, не пришлось за пределами сил человеческих тащить через болота по гнилым расползающимся гатям… капелька боли, и много чего не пришлось!