«Ныне и присно» - Страница 130

130

— Отойди, да? Ты не нойда, не лекарь — что понимаешь? Дай смотреть буду, помогай буду!

Букина раздели. Сергей прикусил щеку, чтобы не ахнуть в правом боку чернели запекшейся кровью звездчатые раны. Входная и выходная.

— Арбалет каянский… — пробормотал Егорий, — навылет.

Лопарка задумалась, потом решительно сунула руку в один из множества нашитых на пояс кармашков.

— Отец говорил: «Каждый трава свой сила имей!», — сочла нужным пояснить она. — Пекка совсем дурак — трава не забрал. Много пеккин человеки без трава совсем умирал. Хорошо, да?

«Может и хорошо… — хмуро подумал Шабанов. — Да разве девке смертям радоваться? До чего довели, гады!»

Растертая в порошок трава густо покрыла раны, широкий кожаный ремень плотно прижал к телу подушки, туго свернутые из порваной на лоскутья рубахи.

— Так хорошо будет, — довольно сообщила Вылле. — Дышать хорошо, заживать хорошо!

Она строго осмотрела пещерку, бровки снова нахмурились.

— Все хорошо, каменный тупа плохо. Деревянный дом нести надо! Там тепло, сухо!

— Это да, — торопливо согласился Харламов. — Завтрева с утра в Колу и побежим. Тебя да Федьку в кережи, мы с Тимшей замест оленей — в один день домчим… — Егорий, морща лоб, прикинул расстояние и поправился, — или в два…

«Хорошо бы в четыре, — подумал Шабанов. — Сюда неделю перлись…»

Неделя холода, мерзлой еды, неделя отупляющей усталости. Единственная мысль в голове, единственное слово, единственное имя: «Вылле». Ежечасно, ежеминутно: «Вылле»!

Горечь, чувство вины, обида на судьбу… а ведь казалось, вырви девушку из пеккиных лап, и все исправится, все придет в норму. Можно будет праздновать, хвастать захваченным в плен Кафти. Казалось. До угнанных в полон монахов, до отрубленных рук, до брошенных замерзать ослабевших старцев…

Весайнен!!!

Сейчас он уйдет в родную Весалу, отожрется за зиму, наберет новую дружину — как не набрать, когда вся монастырская казна у него. И что? По весне снова набег?! Снова будут гореть русские погосты? Снова осиротевшие дети и рыдающие на пепелищах вдовы?

— Не-е-ет! — Шабанов даже не заметил, что прорычал это вслух.

Егорий и Вылле обменялись встревоженными взглядами.

— Вот что, Харламов… ты у нас мужик крепкий… две кережи утащишь запросто. У меня тут еще одно дело сыскалось — должок Пекке вернуть… Уйдет, когда еще сквитаюсь?

Голос звучал сухо, обыденно, словно и впрямь задолжал кабатчику полугрош за выпитый намедни штоф царевой сивухи.

Его почти не отговаривали — Егорий выразительно постучал пальцем по лбу: лемминги, мол, в башке завелись, один в бой собрался!.. Постучать-то постучал… но молча. То ли девушку пугать не хотел, то ли раздумывал, как бы самому поучаствовать… затем взгляд Харламова остановился на раненом Федоре…

— Уж прости, Тимша, — виновато сказал Егорий. — Здесь я тебе не помощник: мне бы Федьку с девахой вытащить…

Вылле с плачем бросилась на шею Шабанову.

— Зачем спасал, а? — причитала она. — Меня спасал — сам умирать идешь? Ты «вместе будем» сказал? Сказал. С собой бери! Не пойду в Кола, пойду с тобой умирать!

— Покаркай, дурища! — подал голос очнувшийся Букин. — Очаг языком лизать будешь!

Вылле ахнула, ладошка с размаху шлепнула по губам.

— Как есть дурища! — пролепетала лопарка. — Такую с собой брать? Совсем нельзя — плохо будет!

— Так и решим, — внешне спокойно подытожил Сергей. — Егорий у нас с Кандалакши, Федор и вовсе с Порьей губы — до Умбы всяко довезут. Жить будешь у моей… мамы. — назвать Агафью матерью Сергей сумел без особого напряжения — никуда ее кровь из шабановских жил за четыре столетия не делась… разве что пожиже стала немного… или не стала?

Сергей хитро подмигнул:

— Расскажешь, какой у ней сын молодец: мне-то не поверит, скажет, хвастаюсь.

Вылле шмыгнула носом и несмело улыбнулась.

— Скажу… мой жених — самый сильный, самый смелый… и самый красивый!

Сергей машинально потрогал до мяса стесанную щеку и согласился:

— Ага. И еще я самый хитрый и живучий.

— Тьфу, балаболы, — слабым голосом выругался Букин. — Верно говорят, два сапога — пара.

— Чья бы корова мычала, — не выдержав съехидничал Егорий. — Небось сам бы с Тимшей побежал, кабы не дыра в боку.

Федор посмотрел на Шабанова… и завистливо вздохнул.

* * *

Посреди лагеря пылали нагруженные провиантом сани.

Уцелевшие олени сбились в кучу, косили на огонь круглыми безумными глазами. Если б не надежная привязь — ищи их по тундре.

Вокруг саней бестолково суетились ватажники, закидывали огонь снегом… дурачье! Ясно же — пропала еда, уголье осталось. Ничего… недалеко хутор должен быть, там и еда, и сани и олени… и бабы! Должна быть у бонда жена. Еще и дочка найдется! Кинуть бонду побрякушку из тех, что в монастыре взяли — он и свечку подержит!

Ветер поменялся, в спину дохнуло густым смрадом сгоревшего мяса. Весайнен скривился, отошел — в темноту, к опушке леса, подальше от свидетельства собственного бессилия.

Утонувшие под лохматыми бровями глаза сторожко следили за лесом. Бессилие перед невидимым врагом рвало грудь. Воины роптали — от вожака отвернулась удача. Где видано — два русса из лагеря девку уволокли! Да не просто из лагеря — из куваксы самого…

Да. Это позор. Позор, от какого не отмыться. Лишь sisu — кодекс воинской чести не давал ему выхватить меч и упасть на острие. Умереть — значит сдаться, уступить.

А как хорошо начиналось! Добычливые походы, награда из рук Юхана Третьего, прозвище «победитель русского медведя»… где оно? Сыновья в земле, Весала — гнездо родовое! — дочиста выжжено, дружинники — лучшие, опытные, почти братья! — под Колой лежат. Оставшихся ночами режут, как зверье отстреливают. Полторы сотни лучших воинов было — сейчас едва четыре десятка набирается. И те лесного духа-Хийси поминают, детские сказки про людей-росомах вспомнили, от кустов шарахаются.

130