«Ныне и присно» - Страница 120

120

Следом за горшком на столе появились миски, ржаной каравай, братина с вареным медом… обычный завтрак.

Сергей наконец осознал, что наполненная ревом пожара, звоном стали, надсадными криками ночь осталась позади.

— Устинья! — хозяйка повернулась к сидящей у печи женщине, — долго ли будешь в сторонке жаться? Садись-ко к столу — поспела рыба-то.

Женщина несмело улыбнулась, взгляд потянулся к спящим на печи детям.

— Да не печалься о детишках, — улыбнулась хозяйка. Пусть выспятся, ночь им тяжелая выпала. Достанет еды-то! Понадобится — еще наготовим. Али мы не женки поморские?

Снова несмелая улыбка. Женщина подходит к столу, нерешительно останавливается… Букин сдвигается, приглашающе похлопав по нагретому месту.

— Что ж ты, Устиньюшка, словно чужая? — сладенько мурлыкнул он, пряча в бороденке усмешку. — Садись-ко поближе!.. В кои веки Семена с тобой рядом нет, никто меня веслом гонять не вздумает!

Вместо ответной улыбки на глаза женщины навернулись слезы. Заборщиков подался к Букину, неуловимо быстрым движением отвесил затрещину.

— Балаболом родился, им и помрешь, — сердито уркнул он. — А ты, Устька, брось реветь. Семен — он мужик крепкий, да не сильно его и порезали. Монахи-то наши по ранам знаткие увидишь, к вечеру мужик твой сюда припрется — Федьку гонять.

На щеки женщины впервые порхнул румянец, благодарно глянув на Заборщикова, она придвинула к себе наполненную хозяйкой миску. Букин же задумчиво почесал затылок.

— И впрямь припрется, дуболом Устькин, — пробормотал он. — Небось злющий будет… хужее, чем в прошлый раз…

Букин обвел взглядом сидящих, чуть задержавшись на по—прежнему хмуром Шабанове…

— Знаешь что, Тимша, — неожиданно выпалил он. — Пойду-ка я с тобой. Небось лопарь в тундре лишним не будет!

Полная тишина. Даже мыши перестали скрестись. Кусок рыбы замер на полпути ко рту Заборщикова. Капля брусничной подливки звучно шлепнулась на столешницу.

— Ты, эт-та… Федька, головой-то думал? — неверяще переспросил доселе молчавший хозяин.

— А то, — беспечно пожал плечами Букин и усмехнулся. — Чай, Пекка не страшнее устиного мужика!

Устинья не выдержала и прыснула. Следом гулко хохотнул Серафим, стаканы с медом тонко задребезжали. Заборщиков тут же смолк, испуганно покосившись на печь, где спали дети.

— Тимша-то все равно за Пеккой утекет, — независимо продолжил Федор. — тут и к нойду ходить не надо, Что ж его одного отпускать? Я Егоршу уговорю — втроем и пойдем.

Как ни странно, их почти не отговаривали. Хозяин, порывшись в охотничьем снаряжении, выдал Тимше новенькие лыжи-калги, Серафим небрежно помял серегин печок, бросил ему свою малицу.

— Эта получше… — проворчал он. — И валенки мои надень — как раз на яры впору будут… а печок с собой возьми: малицу потом девке отдашь… Юха пленных не жалеет, чай, одне лохмотья на ней… — Серафим пожевал губами, виновато отводя глаза, добавил, — ты не думай, я бы и сам пошел, да свей, поганец, ногу нарушил…

Шабанов опустил взгляд — в длинной прорехе на колене серафимовых штанов виднелась заскорузлая от крови тряпица.

— Что ты, дядька Серафим! — Шабанов сглотнул подступивший к горлу комок. — Разве ж я не понимаю? Да ты не переживай, мы справимся, честное слово, справимся!

Заборщиков неловко шагнул вперед, порывисто обнял Шабанова.

— Я знаю, — просто сказал он.

* * *

Весайнен спешил. Как вспугнутая зарей нечисть, как напаскудивший в курятнике хорек. Забыв прямой путь к собственному хутору. На запад, вкруг отделявшего Каянь от Швеции залива — подальше от проклятых русских! Ничего, что в Весала морем возвращаться — зато кольские поморы не догонят!

Не раз и не два он останавливался, пропуская отряд, напряженно ловил в завываниях ветра звуки погони… Нет, ничего… снова ни звука. Пекка злобно скалился — звуки ерунда, битый волк погоню шкурой чувствует! Должна быть погоня… Или нет? Или руссы снова опередили и сейчас жгут месяц назад отстроенный хутор, с пьяным гоготом вытаскивают из могил кости сыновей…

Пекка ожесточенно затряс головой, отгоняя некстати возникшую в памяти картину — его воины, с радостным ревом громят монастырские погосты, выкидывают из склепов гробы, режут монахов…

Нет. Нельзя сравнивать — это была verikosto, кровная месть! Он имел право на жестокость!

Весайнен догнал ушедший вперед отряд, злобный удар тяжелого кулака сбил с ног еле плетущегося монаха — зачем шатается? Не велик и груз на плечах — всего—то мешок с церковной утварью!

Двое пленников склонились над упавшим, помогли встать. Чернец сделал пару неверных шагов и рухнул, чтобы больше не подняться.

— Оставить падаль! — прорычал Весайнен, хватаясь за меч. — Тащить мешок, пыстро!

Чернецы, тихо бормоча молитвы, освободили тело от груза, один из них нагнулся, в довесок к своему, принял на плечи мешок упавшего.

Пекка злобно прищурился — ни выбеленная сединой борода, ни монашеская ряса не могли скрыть широкие плечи и грозную стать бывшего ратника.

«Именно такие жгли Весала. Именно такие убивали сыновей!» — горячечно билось в голове. Меч с тихим скрежетом пополз из ножен… но Весайнен справился с собой. — «Еще рано. Пусть работает. Можно, тем временем, придумать бывшему воину казнь. Такую, чтоб сыновья радовались, глядя вниз из христианского рая!»

Весайнен еще раз оглянулся — посланные в арьегардный дозор ватажники почему—то не спешили вернуться… До сих пор сидят в засаде? Впустую? Не-ет. Воспитанное десятком набегов чутье не могло подвести — кто-то наверняка идет по следу.

120